На всей улице, наверное, у нас одних тогда не было собаки. Он уже тогда старенький был совсем. Шарик жил как раз в том доме, во дворе которого росла роскошная черешня. Не такая мыршевая, как у нас. А крупная, с грецкий орех. Желтая, как мед. И до нее так легко было добраться. Мы влезали сначала на спинку скамеечки перед домом, оттуда подтягивались на крышу сарая, и там уже лежи и срывай черешню горстями. Ветки закрывали нас от хозяйских окон. Но Шарик разрывался, заходился звонким лаем, охраняя хозяйское добро. Я иногда смотрела ему прямо в глаза с высоты крыши, он замолкал на несколько секунд, и снова включал свою сигнализацию. Почему-то он казался мне страшным, несмотря на свой карликовый рост. Наверное, потому что я всегда видела только его оскаленные зубы, и глаза полные отчаянья. Злился, что не мог сберечь доверенное добро.
А однажды я пришла домой с прогулки, а во дворе у крыльца лежал он. И глаза грустные. Огромные. И будто все понимал. И кто теперь его хозяин, и почему он здесь. Я, правда, не понимала… Но это и не важно было. Медленно подошла поближе. Шарик сел. И я первый раз увидела, какой он красивый. Глазищи в пол-морды, каштановые кучеряхи с подпалами и хвост, похожий на пушистый крендель. Я протянула руку. Он прижал голову, словно ожидая, что я накажу его за прежнюю преданность хозяйскому добру. Смотрел, словно извинялся. Я попробовала его погладить, парень закрыл глаза…. Когда я перестала его бояться, он их открыл, и мы стали смотреть друг на друга. Долго смотрели. Куда-то внутрь один другому, в самую середку. Узнавали.
— Ты красивый. И совсем не страшный. Ты мне нравишься.
И пушистый крендель стал усердно подметать асфальт под собой. И я снова увидела его зубы. На этот раз в улыбке. И мне самой захотелось смеяться.
У меня было много всяких детских важных дел в то время. Нужно было исследовать окрестности, облазить все деревья, наловить головастиков, пролезть в дырку в заборе садика и накататься на тамошних качелях, проверить дно и скорость течения местной речки, и посмотреть не выбросили ли чего нужного в сельпо в соседнем квартале, и на свалке через улицу. Вот вы не знаете, а на свалке можно было найти много очень всякого полезного. Колеса от коляски, например, очень нужная вещь, или моток проволоки, для этих колес, бутылку от шампанского, из которой получались очень красивые битые стеклышки в калейдоскоп. А то и вообще пластины от аккумуляторов, из которых мы плавили свинец. Шарик всегда шел со мной до угла улицы, провожал взглядом так, словно говорил: «Ну ты там это…. береги себя, что ли, в речке стекла битого знаешь сколько? Полно. А в садике сторож…». Я возвращалась обнять его и уже потом догоняла своих, а он возвращался домой. И каждый раз встречал меня с облегчением. «Ну слава Богу…», довольно сверкал рядом зубов и выметал своим кренделем двор на радостях.
А потом, потом мы уезжали… Совсем. Продали дом и впереди нас ждало самое увлекательное приключение в моей жизни — переезд из Казахстана в Краснодарский край. На машине! Своим ходом! Я видела карту, на которой папа отметил маршрут — нас ждали пустыня, Кавказские горы, Аральское и Каспийское море и море впечатлений. Но Шарик с нами не ехал. Его снова отдавали… Уже мы. Вместе с домом, новым хозяевам…
Я вышла тихонечко ночью по своим ночным делам на веранду, впереди было видно в просвет крыльцо. Там сидел папа. И Шарик. Папа что-то тихо говорил ему, а Шарик положил ему голову на колени и молчал. Да все он понимал, он хоть и собака, но не дурак же. Я такого умного пса в жизни не видела. Папа погладил его по голове, сказал свое любимое «Вооооот» и встал.
— Ты чего не спишь?
— Мне надо, — ответила я и быстро прошмыгнула мимо, боялась, что он увидит, что я плачу. Или боялась увидеть что плачет он? И потом уже я сидела на крылечке, в старенькой пижамке, гладила Шарю по голове и тихонько рассказывала. И про Каракумы, и про Аральское и Каспийское море, и про Кавказ. — Я все понимаю, — говорил Шарик, — нельзя так нельзя. Дорога… А я старенький совсем. Болею… Но ты там это… Береги себя. Битое стекло, наверное, и там в речках водится. И сторожа злые… Они везде злые. Я-то знаю… И это… Прости за черешню. Я ж не со зла. — Я знаю. Я буду беречь себя. И ты береги. И дом наш береги. И это… Шептала я ему на ухо: — Ты самая красивая собака на свете. Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. Потому что ты первый Шарик в моей жизни.
И пушистый крендель начисто вымел все крыльцо под собой.